Юпп, сидевший за рулем, обиженно посмотрел на меня.

— Такие замечания тебе не нравятся, не так ли? — спросил его Ленц.

Юпп выпрямился.

— Господин Локамп, — сказал он с упреком, — я произвел тщательный расчет маршрута. Мы преспокойно доедем до мастерской к восьми часам.

— Совершенно верно! — Ленц похлопал его по плечу. — Заключи с ним пари, Юпп. На бутылку сельтерской воды.

— Только не сельтерской воды, — возразил Юпп. — Я не задумываясь готов рискнуть пачкой сигарет. Он вызывающе посмотрел на меня.

— А ты знаешь, что дорога довольно неважная? — спросил я.

— Всё учтено, господин Локамп! — А о поворотах ты тоже подумал?

— Повороты для меня ничто. У меня нет нервов.

— Ладно, Юпп, — сказал я серьезно. — Тогда заключим пари. Но господин Ленц не должен садиться за руль на протяжении всего пути.

Юпп прижал руку к сердцу:

— Даю честное слово!

— Ладно, ладно. Но скажи, что это ты так судорожно сжимаешь в руке?

— Секундомер. Буду в дороге засекать время. Хочу посмотреть, на что способен ваш драндулет. Ленц улыбнулся:

— Да, да, ребятки. Юпп оснащен первоклассно. Думаю, наш старый бравый ситроэн дрожит перед ним от страха, все поршни в нем трясутся.

Юпп пропустил иронию мимо ушей. Он взволнованно теребил кепку:

— Что же, двинемся, господин Ленц? Пари есть пари!

— Ну конечно, мой маленький компрессор! До свиданья, Пат! Пока, Робби! — Готтфрид сел в машину. — Вот как, Юпп! А теперь покажи-ка этой даме, как стартует кавалер и будущий чемпион мира!

Юпп надвинул очки на глаза, подмигнул нам и, как заправский гонщик, включив первую скорость, лихо поехал по булыжнику.

Мы посидели еще немного на скамье перед вокзалом. Жаркое белое солнце пригревало деревянную ограду платформы. Пахло смолой и солью. Пат запрокинула голову и закрыла глаза. Она сидела не шевелясь, подставив лицо солнцу.

— Ты устала? — спросил я. Она покачала головой:

— Нет, Робби.

— Бот идет поезд, — сказал я.

Маленький черный паровоз, затерявшийся в бескрайнем дрожащем мареве, пыхтя подошел к вокзалу. Мы сели в вагон. Было почти пусто. Вскоре поезд тронулся. Густой дым от паровоза неподвижно повис в воздухе. Медленно проплывал знакомый ландшафт, деревня с коричневыми соломенными крышами, луга с коровами и лошадьми, лес и потом домик фройляйн Мюллер в лощине за дюнами, уютный, мирный и словно заспанный.

Пат стояла рядом со мной у окна и смотрела в сторону домика. На повороте мы приблизились к нему. Мы отчетливо увидели окна нашей комнаты. Они были открыты, и с подоконников свисало постельное белье, ярко освещенное солнцем.

— Вот и фройляйн Мюллер, — сказала Пат.

— Правда!

Она стояла у входа и махала рукой. Пат достала носовой платок, и он затрепетал на ветру.

— Она не видит, — сказал я, — платочек слишком мал и тонок. Вот, возьми мой.

Она взяла мой платок и замахала им. Фройляйн Мюллер энергично ответила.

Постепенно поезд втянулся в открытое поле. Домик скрылся, и дюны остались позади. Некоторое время за черной полосой леса мелькало сверкающее море. Оно мигало, как усталый, бодрствующий глаз. Потом пошли нежные золотисто-зеленые поля, мягкое колыхание колосьев, тянувшихся до горизонта.

Пат отдала мне платок и села в угол купе. Я поднял окно. "Кончилось! — подумал я. — Слава богу, кончилось! Всё это было только сном! Проклятым злым сном!"

К шести мы прибыли в город. Я взял такси и погрузил в него чемоданы. Мы поехали к Пат.

— Ты поднимешься со мной? — спросила она.

— Конечно.

Я проводил ее в квартиру, потом спустился вниз, чтобы вместе с шофёром принести чемоданы. Когда я вернулся, Пат всё еще стояла в передней. Она разговаривала с подполковником фон Гаке и его женой.

Мы вошли в ее комнату. Был светлый ранний вечер. Па столе стояла ваза с красными розами. Пат подошла к окну и выглянула на улицу. Потом она обернулась ко мне:

— Сколько мы были в отъезде, Робби?

— Ровно восемнадцать дней.

— Восемнадцать дней? А мне кажется, гораздо дольше.

— И мне. Но так бывает всегда, когда выберешься куда-нибудь из города. Она покачала головой:

— Нет, я не об этом…

Она отворила дверь на балкон и вышла. Там стоял белый шезлонг. Притянув его к себе, она молча посмотрела на него.

В комнату она вернулась с изменившимся лицом и потемневшими глазами.

— Посмотри, какие розы, — сказал я. — Их прислал Кестер. Вот его визитная карточка.

Пат взяла карточку и положила на стол. Она смотрела на розы, и я понял, что она их почти не замечает и всё еще думает о шезлонге. Ей казалось, что она уже избавилась от него, а теперь он, возможно, должен был снова стать частью ее жизни.

Я не стал ей мешать и больше ничего не сказал. Не стоило отвлекать ее. Она сама должна была справиться со своим настроением, и мне казалось, что ей это легче именно теперь, когда я рядом. Слова были бесполезны. В лучшем случае она бы успокоилась ненадолго, но потом все эти мысли прорвались бы снова и, быть может, гораздо мучительнее.

Она постояла около стола, опираясь на него и опустив голову. Потом посмотрела на меня. Я молчал. Она медленно обошла вокруг стола и положила мне руки па плечи.

— Дружище мой, — сказал я.

Она прислонилась ко мне. Я обнял ее;

— А теперь возьмемся за дело.

Она кивнула и откинула волосы назад:

— Просто что-то нашло на меня… на минутку…

— Конечно.

Постучали в дверь. Горничная вкатила чайный столик.

— Вот это хорошо, — сказала Пат.

— Хочешь чаю? — спросил я.

— Нет, кофе, хорошего, крепкого кофе. Я побыл с ней еще полчаса. Потом ее охватила усталость. Ото было видно по глазам.

— Тебе надо немного поспать, — предложил я. — А ты?

— Я пойду домой и тоже вздремну. Через два часа зайду за тобой, пойдем ужинать.

— Ты устал? — спросила она с сомнением. — Немного. В поезде было жарко. Мне еще надо будет заглянуть в мастерскую.

Больше она ни о чем не спрашивала. Она изнемогала от усталости. Я уложил ее в постель и укрыл. Она мгновенно уснула. Я поставил около нее розы и визитную карточку Кестера, чтобы ей было о чем думать, когда проснется. Потом я ушел.

По пути я остановился у телефона-автомата. Я решил сразу же переговорить с Жаффе. Звонить из дому было трудно: в пансионе любили подслушивать.

Я снял трубку и назвал номер клиники. К аппарату подошел Жаффе.

— Говорит Локамп, — сказал я, откашливаясь. — Мы сегодня вернулись. Вот уже час, как мы в городе.

— Вы приехали на машине? — спросил Жаффе.

— Нет, поездом.

— Так… Ну, как дела?

— Хороши, — сказал я.

Он помолчал немного.

— Завтра я зайду к фройляйн Хольман. В одиннадцать часов утра. Вы сможете ей передать?

— Нет, — сказал я. — Я не хотел бы, чтобы она знала о моем разговоре с вами. Она, вероятно, сама позвонит завтра. Может быть, вы ей тогда и скажете.

— Хорошо. Сделаем так. Я скажу ей.

Я механически отодвинул в сторону толстую захватанную телефонную книгу. Она лежала на небольшой деревянной полочке. Стенка над ней была испещрена телефонными номерами, записанными карандашом.

— Можно мне зайти к вам завтра днем? — спросил я. Жаффе не ответил.

— Я хотел бы узнать, как она.

— Завтра я вам еще ничего не смогу ответить, — сказал Жаффе. — Надо понаблюдать за ней по крайней мере в течение недели. Я сам извещу вас.

— Спасибо. — Я никак не мог оторвать глаз от полочки. Кто-то нарисовал на ней толстую девочку в большой соломенной шляпе. Тут же было написано: "Элла дура!»

— Нужны ли ей теперь какие-нибудь специальные процедуры? — спросил я.

— Это я увижу завтра. Но мне кажется, что дома ей обеспечен неплохой уход.

— Не знаю. Я слышал, что ее соседи собираются на той неделе уехать. Тогда она останется вдвоем с горничной.